Краткое содержание поэмы сказание о старом мореходе кольриджа (сюжет произведения)

Переводы и адаптации

На русский язык поэма была переведена Ф. Б. Миллером (1857), Н. Л. Пушкаревым (1878), А. А. Коринфским (1893) и Н. С. Гумилевым (1919). Из этих переводов наиболее известен и часто воспроизводится перевод Гумилёва (впрочем, весьма вольный).
Итальянский композитор Адриано Луальди написал симфоническую поэму по мотивам стихотворения (1910).
В 1925 г. по мотивам поэмы был поставлен художественный фильм «Старый мореход».
По мотивам поэмы, с цитатами из неё, английская метал группа Iron Maiden написала в 1984 году 13-минутную песню «Rime of the Ancient Mariner», которая вошла в альбом Powerslave. Песня полностью пересказывает сюжет поэмы и цитирует два фрагмента из неё в качестве куплетов.
На основе поэмы итальянской прог-рок группой Höstsonaten в 2012 году выпущен альбом «The Rime Of The Ancient Mariner, Chapter One». В 2013 году ими же выпущен концертный вариант этого альбома «Alive in Theatre — The Rime of the Ancient Mariner Chapter One».
Композиция «Good Morning Captain» из альбома Spiderland американской построк-группы Slint посвящена сюжету поэмы.

Шпаргалка: Баллада о старом мореходе» С.Т. Колриджа.

В 1797 -1802 гг. время, наиболее плодотворное в творчестве Колриджа. Были созданы самые известные и значительные произведения поэта: «Баллада о старом мореходе» 1797, «Кристабель» 1797, «Кубла Хан» 1798, «Франция» 1798, «Уныние» 1802, «Любовь и старость» 1802 и др.

Лирика и прозаические произведения поэта этих лет отражают необыкновенную творческую активность Колриджа, вместе с тем являются своеобразным итогом его теоретических поисков, сочетавших в себе разнообразные и многокрасочные традиции предромантизма, метафизические веяния барочной лирики с наметившимися возможностями романтического искусства.

При общем нарастании элегических настроений и углублении социального скептицизма талантливого поэта-романтика четче определяется философская направленность лирической поэзии Колриджа, смелее и яснее выступает эксперимент в поэтической структуре, полнее обозначается сложная, наполненная таинственной неразгаданной прелестью творческая лаборатория поэта и мыслителя.

Отличительной особенностью «Сказания о старом мореходе» является органическое сочетание реальных образов, почти физически ощущаемых и осязаемых, с фантастическими образами готических романов. Именно поэтому произведение производит такое сильное впечатление. «Жизнь-в-смерти» — великолепно найденный Колриджем пластический образ, символизирующий кару, возмездие за совершенное против природы преступление. «Смерть» и «Жизнь-в-смерти» появляются вместе, но второй призрак страшнее. Одно из ярких романтических обобщений в «Сказании», подчеркивающих общий упадок, гибель и раздражение, — гниющее море с мертвым кораблем, где находятся и призраки, и трупы, иногда кажущиеся моряку ожившими.

Старый моряк – это персонифицированная больная совесть человека, которому нет прощения. Используя приемы балладной формы, Колридж для придания драматизма повествованию часто употребляет повторы (одни и те же глаголы, прилагательные). Муки и страдания моряка приобретают в балладе вселенский характер, а он сам превращается в романтического титана, призванного страдать за всех, гордо нести это бремя одиночества. Экономно использованная лексика развивает воображение читателя, заставляет его домысливать за поэта, дорисовывать только что начатую картину. Фантастическое и надуманное в мелодике и ритмике стиха переплетается с живыми, разговорными интонациями, создавая поэтически прихотливую и разнообразную романтическую атмосферу.

В финале «Сказания о старом мореходе» настойчиво и определенно звучит тема прощения тех, кто сумел осознать свою вину перед природой, кто «возлюбит всякую тварь живую и всякий люд» и восстановит тем самым нарушенное в мире равновесие.

Обращение к средневековому сюжету для Колриджа не было просто данью моде. Средневековая тематика служила ему поводом для более смелого поиска и эксперимента в области формы, системы стихосложения. Атмосфера средневековья привлекала Колриджа еще и потому, что давала возможность обратиться к народной мудрости, верованиям, преданиям прошлого.

Отрывок, характеризующий Сказание о старом мореходе

Пьер внимательно посмотрел на нее. – Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа. – Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже. Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала. – Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья. – Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать. Пьер встал и простился. Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем. – Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем. Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней. – Разве можно забыть? – сказала она. – Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она. – Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья. – Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда? – Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл. – И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало… – Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья. – Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем? – Да, и чудесный. – Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице. Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь. Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате. «Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей. «Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе. Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу. «Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он. – Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер. – Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим. – Ну, а дети? – И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно. – Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой. – И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство. «Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!» – Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич. – Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».

Интересные факты

Западный вид на Кембриджский университет. Гравюра Paul Revere, 1767

Кольриджа всегда интересовали библейские образы, сюжеты и христианские мотивы. «Поэма о старом моряке» не исключение. Там встречаются и отсылки к Священному Писанию, мотив паломничества, фигура монаха-отшельника, отпускающего грехи старому моряку, и многое другое.

С Библией поэт был знаком с детства: Кольридж был сыном деревенского англиканского священника, обучался в благотворительном учебном заведении, где мальчиков готовили либо к службе во флоте, либо к духовному званию. По окончании школы Кольридж поступил в качестве студента-стипендиата в Кембриджский университет для дальнейшего приготовления к священническому служению.

Священником Кольридж так и не стал, однако христианская нота слышится во многих его текстах и замыслах. Например, поэт собирался написать поэму «Скитания Каина», но не сумел ее завершить. Сохранился только подробный прозаический конспект второй песни поэмы и несколько стихотворных строк.

Поэма о старом моряке» — один из самых ярких «морских» текстов мировой литературы — была написана человеком, который никогда не путешествовал по морю. Свое первое знакомство с морской стихией Кольридж совершит уже после написания «Поэмы…».

При создании своей «Поэмы о старом моряке» Кольридж опирался на огромное число источников: Библию, морские предания (в том числе и о корабле-призраке), книгу мореплавателя Ф. Мартенса «Путешествие на Шпицберген и в Гренландию» (1694), откуда заимствовал описание страшных рыб, книгу капитана Джеймса Кука «Путешествие по Тихому океану» (1784), «Ученые записки Лондонского королевского общества» и многие другие тексты.

В 1925 году по мотивам произведения Кольриджа был поставлен черно-белый фильм «Старый мореход» (производство США), который считается утерянным.

Исследователи английской литературы видят в «Поэме о старом моряке» отсылки к «Божественной комедии» Данте, «Макбету» Уильяма Шекспира, где колдунья вымещает свой гнев на одном матросе, и английскому бестселлеру конца XVIII века — роману «Монах» Мэтью Грегори Льюиса.

Памятник Старому моряку, г. Уотчет, Великобритания

Кольридж одним из первых в английской романтической поэзии создал образ героя, отчужденного от мира и страдающего от одиночества. Образ старого моряка оказал сильное влияние на произведения В. Скотта и Дж. Байрона. Скотт описал терпящий бедствие корабль в «Лорде островов», а Байрон нарисовал в своей «Тьме» картину гниющего моря с изнеможёнными матросами.

***

Сюжет

Памятник Старому моряку в Уотчете

«Поэма о старом моряке» повествует о сверхъестественных событиях, произошедших с моряком во время затяжного плавания. Он рассказывает об этом много позже случайному собеседнику, которого отвлёк от свадебной процессии.

…После отплытия из порта корабль главного героя попал в шторм, увлёкший его далеко на Юг, в Антарктику . Появляется считающийся добрым предзнаменованием альбатрос и выводит корабль из льдов. Однако моряк убивает птицу из арбалета , сам не зная зачем. Товарищи бранят его за это, но когда туман, окутывавший корабль, развеевается, они изменяют своё мнение. Но вскоре корабль попадает в мёртвый штиль , и моряка обвиняют в том, что он навлёк на всех проклятье. (Цитаты в переводе Н. С. Гумилёва).

За днями дни, за днями дни
Мы ждём, корабль наш спит,
Как в нарисованной воде,
Рисованный стоит.

Вода, вода, одна вода.
Но чан лежит вверх дном;
Вода, вода, одна вода,
Мы ничего не пьём.

В знак его вины ему на шею повесили труп альбатроса. Штиль продолжается, команда мучается от жажды. В конце концов появляется корабль-призрак, на борту которого Смерть играет в кости с Жизнью-в-Смерти на души команды корабля. Смерть выигрывает всех, кроме главного героя, который достаётся Жизни-в-Смерти. Один за другим, все двести товарищей моряка умирают, и моряк мучается в течение семи дней, видя их глаза, полные вечного проклятья.

В конце концов, он видит в воде вокруг корабля морских созданий, которых раньше называл не иначе, как «склизкими тварями», и прозрев, благословляет их всех и всё живое вообще. Проклятье исчезает, и в знак того альбатрос срывается с его шеи:

Я в этот миг молиться мог:
И с шеи, наконец,
Сорвавшись, канул Альбатрос
В пучину, как свинец.

С неба проливается дождь и утоляет жажду моряка, его корабль плывёт прямо домой, не повинуясь ветру, ведомый вселившимися в тела мёртвых ангелами. Привезя моряка домой, корабль исчезает вместе с командой в водовороте, но ничего ещё не закончено, и Жизнь-в-Смерти заставляет моряка скитаться по земле, рассказывая повсюду в назидание свою историю и её урок:

Тот молится, кто любит всё —
Создание и тварь;
Затем, что любящий их бог
Над этой тварью царь.

Сэмюэл Тэйлор Кольридж «Сказание о Старом Мореходе»

Сложная поэма, насыщенная неоднозначными символами; в мир, изображаемый Кольриджем, нелегко вникнуть — так же, как например, в мир Гофмана или Сальвадора Дали.

Как сказала моя мама — автор в этой поэме «разделил две жизни». Говорил одно — а в подтексте совсем, совсе-ем другое…

Вот завязка сюжета: путники встречают таинственного старца, он рассказывает им свою историю… Что’ бы написал на месте С. Кольриджа любой другой поэт?

Наверное, что-то вроде:

«На свадьбу шли трое веселых гостей, попался им старый моряк на дороге, —

Из них одного удержал он, в тревоге … — «Что надо, старик? Отвечай же скорей!»

Это «перевод», точнее, пересказ Аполлона Коринфского. Тут все прописано подробно, четко и точно: гости — веселые, моряк — не «где-то там», а на дороге. Нетрудно представить себе — типично английский пейзаж, сумерки, холмы вдалеке… Моряк, должно быть, в лохмотьях; путники, наоборот, шикарно одеты…

Ну а теперь посмотрите перевод Левика:

«Вот Старый Мореход! Из тьмы вонзил он в Гостя взгляд.

— Кто ты? Чего тебе, старик? Твои глаза горят!»

В ЭТОМ мире нет конкретики. Нет предстоящей свадьбы, нет дороги… ни даже двоих спутников Гостя. Одна только тьма — а из неё чей-то огненный взор. И ничего более. Даже рук:

«Горящим взором держит он, и Гость не входит в дом;

Как зачарованный, стоит пред Старым Моряком…»

Что же это за Гость? Приходится заглянуть в «заметки на полях», чтобы там прочесть все положенное (A Mariner meeteth three Gallants bidden to a feast, and detaineth one). Самому Кольриджу, впрочем, подробности малоинтересны: он — если так можно сказать — пишет «диалог двух теней, блуждающих во тьме».

Образы оживают — даже самые случайные, не значимые и пропускаемые читателем (в обычном сюжете. А здесь — другое дело). Тень альбатроса, убитого Старым Мореходом, нависает над ним, как крест, который ему судьбой назначено нести.

(Перевод Левика: «Мертвый альбатрос на мне висит взамен креста». Так и сказано, как видите. Но в переводе Гумилева — который традиционно считается одним из лучших — все проще:

«Мне на шею альбатрос повешен ими был». Т.е., гениальный Гумилев в первую очередь передавал СЮЖЕТ.

С другой стороны, даже «внешний» фабульный костяк этой истории, в отрыве от того, _как_ Кольридж все подает (обратим внимание на то, чт_о_ происходит) — это потрясающие образы, экспрессивные, наполненные многими смыслами сразу… куда до них русскому символизму… Вспомните, как Смерть и Жизнь-в-Смерти на полуразвалившемся остове корабля разыгрывают в кости судьбу ггероя. Вспомните, как — давно мертвая команда приходит Моряку на помощь, едва только оказывается ему нужна

Значит, можно читать и без этого — «разделил две жизни»? И тогда поэма произведет не менее сильное впечатление; поэтому переводы Гумилева и Меламуда не устареют никогда.

Но левиковский — тоже останется единственным в своем роде, литпамятником нашей переводческой школы.

Многократно ненавидимый мною Вильгельм Левик, любимец советской цензуры, бойко и гладко строчащий своих псевдо-Байронов (пополам с псевдо-Гейне) — как ни странно, проник в замысел великого безумца и наркомана Кольриджа. Представил себе «сдвинутую реальность» примерно так же, как видел ее сам автор.

Итог: все три классических перевода обязательны к прочтению. Ну а пересказы А. Коринфского и Я. Фельдмана — «мимо кассы» (кстати: он Я. или Е. Фельдман все-таки? ;)) Омич или «хайфич»? Или — сам стесняется признаться? ;))

Возвращаясь же к Кольриджу — скажем так: эта поэма = ОЧЕНЬ любопытный эксперимент, который можно сравнить, например, с «Петербургом» того же Андрея Белого (если помните, там была идея, что «наше восприятие преображает реальность».

Классика не стареет. Рад, что старину Сэма читают до сих пор.