Царский министр о кулаках и кулачестве. 1892 год

«Новому времени нужен был не домохозяин, а специализированный работник звеньев и бригад»

— Вернемся в 20-е годы. Какой была тогда деревня? Многие писатели-деревенщики видят в ней прямо какую-то идеальную жизнь, а как она выглядит с точки зрения историка?

— Сейчас 20-е годы выглядят как конец аграрного общества, как конец крестьянской эпохи. Да, в ходе революции и нажима со стороны крестьянства большевики были вынуждены удовлетворить их чаяния, и в 20-е годы, особенно после перехода к НЭПу, когда крестьянам разрешили нанимать работников, торговать, все это вылилось в некую крестьянскую идиллию. Но страна росла, земледелие мельчало, а семьи-то все-таки увеличивались, и землю надо было делить и делить, что привело ко все большему и большему малоземелью. Получается, что сельское хозяйство уже надо было интенсифицировать, и в 20-е годы пошла кооперативная эпопея. Кооперативов было создано тысячи: многие из них занимались переработкой продукции, ее заготовкой и так далее, но вписывался ли такой подход в жизнь страны. Богатый мужичок не вписывался в идеологию, а поведение крестьян не вписывалось в желание властей построить индустрию, создать армию и так далее.

И если обратиться к Чаянову, идеологу отечественной кооперации, описавшему закономерности существования крестьянского хозяйства, мы увидим, что это хозяйство развивается, ориентируясь на свои потребительские интересы, и когда они удовлетворены, дальше развиваться и прилагать усилия для развития (в частности, для увеличения ненатуральной части своего производства не для себя, а на рынок) — это не крестьянская идеология. Крестьянин доходит до какого-то предела в своих интересах, и все. А такое крестьянство было обречено с точки зрения того, что мы называем прогрессом, то есть с точки зрения перехода к индустрии и так далее. Прогресс и крестьянство 20-х годов были несовместимы.

— А какими были те же кулаки и середняки? В советское время тех же кулаков рисовали врагами власти, желавшими ее свержения иностранными державами, а в постсоветское, напротив, крепкими хозяевами, солью земли.

— Как и все категории людей, кулаки были разными. Те, кто как-то пострадал от властей в 20-е годы, те ждали войны и, конечно же, хотели бы, чтобы порядки изменились с помощью внешней силы. Когда же уже многие крестьяне подверглись раскрестьяниванию (а все-таки крестьянство воспроизводилось тысячу лет), это было личной и семейной трагедией, потому что большинство крестьян действительно были крепкие хозяйственники, и можно сказать, что это был цвет крестьянского состояния.

Но в новой системе нужен был другой крестьянин — специализированный работник звеньев, бригад и так далее, а не домохозяин, у которого и семья в распоряжении, и собственная пара рук, и сыновья — домохозяин был опорой старого крестьянства. В силу того, что домохозяева были не нужны, они больше всех и пострадали в ходе коллективизации. Они жаждали возвращения в родные места и думали, если хотите, антисоветски.

— Неужели в реализации коллективизации нельзя было обойтись без жестких методов — преступной по содержанию конфискации имущества и выселения семей в необжитые места?

— В реализации этой политики такие меры, наверное, были необходимы. А с точки зрения морали и отношения к людям это были жестокие, часто нечеловечные методы. Но то же самое было и в английском раскрестьянивании — крестьян ловили по дорогам и казнили. Бесспорно, при коллективизации страдали тысячи и миллионы людей, это было тяжелейшее время для миллионов семей, и такая трагедия, возможно, коснулась каждого из нас — у меня, к примеру, дед был середняком, и хотя его не выселили, многое из имущества у него отобрали, конфисковали. Это было время тяжелой экономической и социальной ломки.

— Сталин несет ответственность именно за жестокие методы по отношению к раскулачиваемым?

— Мораль для историка — это несколько другой ракурс. Конечно, были расправы, жестокости, но вставать и говорить, что все было зря и бесполезно, тоже нельзя.

Раскулачивание крестьян в селе Удачное Донецкой области, 1931 год. Фото meduza.io

«Было ли у России время для «бухаринской альтернативы»?»

— Можно ли было осуществить этот шаг вперед через «бухаринскую альтернативу», включавшую в себя товарную кооперацию крестьян и государства? Или в кооперации было много и плюсов, и минусов?

— Плюсы и минусы — это своего рода моральные оценки, а не категории исторической науки. Вот, скажем, Гай Юлий Цезарь — это деятель с каким знаком, плюс или минус? Цезарь был историческим деятелем, который проводил преобразования в Древнем Риме, и для каких-то слоев они были плюсом, для других — минусом.

Да, была альтернатива от Бухарина, о кооперации говорил Ленин и именно его идеи были заложены в бухаринскую концепцию, а в среде ученых эту идею больше всего пропагандировал Чаянов (Александр Чаянов, российский и советский экономист, основатель междисциплинарного крестьяноведения, — прим. ред.). Такой путь должен был быть более мягким и длительным, он предполагал накопление капитала в легкой промышленности, затем массовое производство и производство средств в тяжелой промышленности.

Но было ли у тогдашней России для этого достаточно времени? Прошли ли бы мы этим путем до 1941 года хоть в какой-то степени, были бы мы готовы к войне так же, как с проведенной коллективизацией, или утратили бы независимость? Это все из области сослагательного наклонения, и я как историк этим не занимаюсь. Это уже футурология или что-то подобное.

— Получается, кризис хлебозаготовок (малое количество зерна, сданное крестьянами государству, породило нехватку хлеба, — прим. ред.), приведший к коллективизации, четко показал, что без колхозов страна не будет с хлебом?

— Верно. В конце 20-х годов власти сделали попытку решить проблему нехватки хлеба за счет контрактации, то есть путем заранее оговоренных с индивидуальными хозяйствами поставок определенных объемов зерна, что позволило бы создать города и заводы и оторвать рабочую силу от деревни. Но с помощью этого метода ничего не получилось, поэтому, что называется, «тюкнули топором».

Критика

В одном из лучших шолоховких произведений «внимательно прослеживается весь процесс отчуждения, идущий в семье, где младший пошёл против веры отцов», исследуется то, что более всего поразило писателя в революционную эпоху: «феноменология рождающейся и катастрофически прогрессирующей неродственности в самом естественном средоточии родственности». Нарастающий конфликт «крепкого» хозяина Якова Алексеевича с младшим сыном «комсомолистом» Степаном завершается в рассказе трагически. Отец и старший брат Максим убивают Степана за потерянных в степи семейных быков.

В первых рецензиях на произведение отмечалось, что рассказ «производит очень сильное впечатление». Сюжетное мастерство и тонкий художественный такт подчёркивала в «Червоточине» Л. Мышковская. И. М. Машбиц-Веров, анализируя образ Якова Алексеевича, отмечал:

«Россия пошла путем первоначального накопления капитала в классическом жестком варианте. Главным его периодом была коллективизация»

— Михаил Алексеевич, все чаще доводится видеть в научной литературе и публикациях вывод о том, что коллективизация была необходима. Что страна должна была получать достаточное количество хлеба, так как военная угроза никуда не исчезла, а, напротив, нарастала, и кроме того, проданный хлеб должен был приносить валюту, необходимую для индустриализации. Вы согласны с этим мнением?

— Сейчас имеются разные точки зрения на этот вопрос. Но я вижу такую картину: из мира аграрного общества в свое время начали выходить разные цивилизационные образования, и стало возникать общество, которое я называю капитализированным. Ранее большая часть населения сидела на земле, на своем небольшом участке, и в основном производила для себя. Конечно, что-то из продуктов этого производства через различные внеэкономические методы удавалось изымать и представителям политической власти — в России это были барщина и оброк, позже что-то из продовольствия уходило и слою городских ремесленников (еще позже — владельцев мануфактур) в обмен на их продукцию, необходимую сельскому хозяйству. Новое общество становилось товарным, основной продукт производился для продажи, но я это общество называю капитализированным, потому что базировалось оно уже не на труде, а на капитале.

Разные страны мира по-разному выходили из аграрного общества, и наиболее господствующей теорией нового общества стала теория первоначального накопления капитала, когда мелкий собственник экспроприируется и идет концентрация капитала, в результате которой образуется товарно-индустриальное производство. Есть другие точки зрения на появление нового капиталистического общества — ученые говорили, что оно образовывалось через хозяйственность, бережливость и укрупнение капитала.

Я придерживаюсь первой точки зрения и считаю, что Россия пошла путем первоначального накопления капитала в его классическом жестком варианте. И главным его периодом был период коллективизации. До коллективизации 4/5 населения страны сидело в деревне, в России было 25 миллионов крестьянских хозяйств, занимавшихся трудом, ориентированным на себя и на какой-то товарный обмен, который государство пыталось увеличить разными способами. Но товарообмен не всегда удавался, и в начале 30-х, ради первоначального накопления капитала, власти отняли у каждой семьи больше двух десятин земли, отняли скот, ради товарности организовали колхозно-совхозные предприятия, а значительную часть населения различными методами переместили в промышленность.

Так что с точки зрения теории первоначального накопления капитала в коллективизации есть логика и закономерность и тут не было какого-то российского уникального пути. Просто мы прошли тот же путь в XX веке, в отличие от Англии и других стран, прошедших его в более раннее время. Конечно, в Советском Союзе была своя большая специфика — страна была многонациональной, с коммунистической идеологией, которая обеспечивала управление обществом. Любой правитель всегда объясняет обществу то, что он делает, даже китайские императоры управляли народом не только силой, но и идеологически. Так и в СССР: была коммунистическая пропаганда, но осуществлялось преобразование аграрного общества в госкапиталистическую систему.

— Пропаганда утверждала, что колхозы — это шаг вперед. Это действительно было так?

— Коллективизация была шагом вперед, если мы говорим о переходе к более современному типу хозяйственного устройства. Да, этот шаг был жестокий, кровавый, как и при многих других преобразованиях, но в определенном смысле закономерный.

Червоточина

Яков Алексеевич — старинной ковки человек: ширококостый, сутуловатый; борода как новый просяной веник,- до обидного похож на того кулака, которого досужие художники рисуют на последних страницах газет. Одним не схож — одежей. Кулаку, по занимаемой должности, непременно полагается жилетка и сапоги с рылом, а Яков Алексеевич летом ходит в холщовой рубахе, распоясавшись и босой. Года три назад числился он всамделишным кулаком в списках станичного Совета, а потом рассчитал работника, продал лишнюю пару быков, остался при двух парах да при кобыле, и в Совете в списках перенесли его в соседнюю клетку — к середнякам

Прежнюю выправку не потерял от этого Яков Алексеевич: ходил важной развалкой, так же, по-кочетиному, держал голову, на собраниях, как и раньше, говорил степенно, хриповато, веско. Хоть урезал он свое хозяйство, а дела повел размашисто

Весной засеял двадцать десятин пшеницы; на хлебец, сбереженный от прошлогоднего урожая, купил запашник, две железные бороны, веялку. Известно уж, кто весной последнее продает: кому жевать нечего. По всей станице поискать такого хозяина, как Яков Алексеевич: оборотистый казак, со смекалкой. Однако и у него появилась червоточина: младший сын Степка в комсомол вступил. Так-таки без спроса и совета взял да и вступил. Доведись такая беда на глупого человека-быть бы неурядице в семье, драке, но Яков Алексеевич не так рассудил. Зачем парня дубиной обучать? Пусть сам к берегу прибивается. Изо дня в день высмеивал нонешнюю власть, порядки, законы, желчной руганью пересыпал слова, язвил, как осенняя муха; думал, раскроются у Степки глаза, — они и раскрылись: перестал парень креститься, глядит на отца одичалыми глазами, за столом молчит. Как-то перед обедом семейно стали на молитву. Яков Алексеевич, разлопупгав бороду, отмахивал кресты, как косой по лугу орудовал; мать Степкина в поклонах ломалась, словно складной аршин; вся семья дружно махала руками. На столе дымились щи; хмелинами благоухал свежий хлеб. Степка стоял возле притолоки, заложив руки за спину, переступая с ноги на ногу. — Ты человек? — помолившись, спросил Яков Алексеевич. — Тебе лучше знать. . . — Ну, а если человек и садишься с людьми за стол, то крести харю. В этом и разница промеж тобой и быком. Это бык так делает: из яслев жрет, а потом повернулся и туда же надворничает. Степка направился было к двери, но одумался, вернулся и, на ходу крестясь, скользнул за стол. За несколько дней пожелтел с лица Яков Алексеевич; похаживая по двору, хмурил брови; знали домашние, что пережевывает какую-нибудь мыслишку старик, недаром по ночам кряхтит, возится и засыпает только перед рассветом. Мать как-то шепнула Степке: — Не знаю, Степушка, что наш Алексеевич задумал. . . Либо тебе какую беду строит, либо кого опутать хочет. . . Степка-то знал, что на него готовит отец поход, и, притаившись, подумывал, куда направить лыжи в том случае, если старик укажет на ворота. В самом деле, есть о чем подумать Якову Алексеевичу: будь Степке вместо двадцати пятнадцать годов, тогда бы с ним легко можно справиться. Долго ли взять из чулана новые ременные вожжи да покрепче намотать на руку? А в двадцать годов любые вожжи тонки будут; таких оболтусов учат дышлиной, но по теперешним временам за дышлину так прискребут, что и жарко и тошно будет. Как тут не кряхтеть старику по ночам и не хмурить бровей в потемках? Максим — старший брат Степки, казак ядреный и сильный,- по вечерам, выдалбливая ложки, спрашивал Степку: — А скажи, браток, на чуму тебе сдался этот комсомол? — Не вяжись! — рубил Степка. — Нет, ты скажи,- не унимался Максим. — Вот я прожил двадцать девять лет, больше твово видал и знаю и так полагаю, что пустяковина все это. . . Разным рабочим подходящая штука, он восемь часов отдежурил — ив клуб, в комсомол, а нам, хлеборобам, не рука. . . Летом в рабочую пору протаскаешься ночь, а днем какой из тебя работник будет?. . Ты по совести скажи: может, ты хочешь службу какую получить, для этого и вступил? — ехидно спрашивал Максим. Степка, бледнея, молчал, и губы у него дрожали от обиды. — Ерундовская власть. Нам, казакам, даже вредная.

—> ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ

Ссылки

• Червоточина.
• Червоточина
• Краткое содержание Шолохов Червоточина